Педагогическая кинопоэма. 50 лет фильму «Доживем до понедельника»

Наилучшая картина Станислава Ростоцкого является одновременно самым взрослым русским фильмом о школе. Даже такие смелые позднесоветские картины, как «Чучело» и «Вам и не снилось», уступают фильму «Доживем до понедельника» в зрелости не только содержания, но и формы. События этого кино укладываются в три дня – и три соответствующих титра («Четверг», «Пятница», «Суббота») будут возникать на экране с не меньшей внушительностью, чем в «Сиянии» Кубрика («Tuesday», «Wednesday», «Thursday», etc.).

Учителю истории Илье Семеновичу Мельникову надоело учить и надоела история. Историю постоянно переписывают, а бывшие ученики беззастенчиво указывают бывшему наставнику на невозможно низкий КПД этой его работы – впаривать пионерам про лейтенанта Шмидта и прочих героев революции, которых молокососы новой формации уже заранее ни в грош не ставят. Фронтовику, честному советскому труженику, пламенному почитателю наук и искусств, человеку, полжизни прожившему в суровой сталинской эпохе, Мельникову резонно начинает казаться мелкой вся эта шестидесятническая ерундистика.

А тут еще молоденькая учительница английского нахально ввергает Илью Семеныча в перманентную задумчивость и туманные надежды на счастье, ибо влюбилась она в сего седовласого красавца, аки кошка. Видать, придется теперь Мельникову дать пожилой и некрасивой, пусть по-человечески и более интересной, учительнице литературы, также к нему неравнодушной, окончательный от ворот поворот – и опровергнуть тем самым красивую фразу из сочинения любимого ученика: «Счастье – это когда тебя понимают».

Полемическая суть «Понедельника», верно, удивляла зрителей 1968 года не меньше, чем подоплека другой работы с аналогичной структурой – фильма «Три дня Виктора Чернышева», вышедшего чуть ранее. «Чернышев» был вскоре снят с проката, а вот картину с уже тогда всенародно любимым Тихоновым тронуть не посмели.

Не будь Мельникова-Тихонова, не было бы, надо полагать, и Штирлица-Тихонова. Мнительный Вячеслав Васильевич был чересчур раздосадован собственной игрой в образе Болконского («Война и мир», 1965-67) и помышлял даже оставить кино во избежание дальнейших приступов острого недовольства собой. Станислав Ростоцкий едва ли не насильно заставил своего любимого актера исполнить роль интеллигента на перепутье – и лучше выдумать не мог.