Здравствуйте, Вайль!

Известному писателю и журналисту сегодня исполнилось 60 лет.

Однажды мы с Вайлем пошли в капеллу Скровеньи - церковь в Падуе, расписанную гениальным Джотто.

День был пасмурным, моросил мелкий дождик. Тем не менее к фрескам Джотто образовалась очередь. Людей пропускали группами. При этом надо было пройти несколько воздушных шлюзов, дабы температура и влажность улицы не проникли к фрескам. Было и еще условие: нельзя задерживаться внутри надолго. Время ограничивалось какими-то минутами.

После некоторого ожидания и шлюзования мы вошли и первую пару минут просто смотрели во все глаза. Потом Петя стал рассказывать о каждой фреске, мы начали медленно передвигаться вдоль стен. Слева, справа и позади нас тоже передвигались группы с экскурсоводами. По истечении получаса лекцию Вайля о Джотто слушали уже все группы и экскурсоводы внутри капеллы Скровеньи. Вайль с воодушевлением и не без самодовольства, надо отметить, отвечал на вопросы, пояснял, растолковывал... Мы уже давно перебрали временной лимит пребывания рядом с творениями Джотто. И когда маэстро поставил точку в своей импровизированной лекции, окружающие были готовы осыпать его овациями, а сам Вайль - раскланяться...

Лично мне очень повезло: я слушал его блистательные рассказы о Карпаччо, Беллини, о Бродском... Год назад с Петей случилось несчастье: сердечный приступ, кома - без движения, без речи, без взгляда. Только дыхание и теплота руки. Пока это и есть его жизнь. Обидно: мне очень не хватает его голоса, его мнения, путешествий вместе с ним, его остроумных подначек. На моем письменном столе продолжает лежать подаренная им книга "Стихи про меня", самое последнее эссе из которой мы и публикуем сегодня, поздравляя Петра Вайля с 60-летием, искренне желая ему выздоровления.

Сердечный приступ

Петру Вайлю

Цыганка ввалится, мотая юбкою,
В вокзал с младенцем на весу.
Художник слова, над четвертой рюмкою
Сидишь - и ни в одном глазу.
Еще нагляднее от пойла жгучего
Все-все художества твои.
Бери за образец коллегу Тютчева -
Молчи, короче, и таи.
Косясь на выпивку, частит пророчица,
Но не содержит эта речь
И малой новости, какой захочется
Купе курящее развлечь.
Играет музычка, мигает лампочка,
И ну буфетчица зевать,
Что самое-де время лавочку
Прикрыть и выручку сдавать.
Шуршат по насыпи чужие особи.
Диспетчер зазывает в путь.
А ты сидишь, как Меншиков в Березове, -
Иди уже куда-нибудь.

Сергей Гандлевский, 2001.

Тут многое красиво сошлось - и фольклорная "Цыганка с картами, дорога дальняя..."; и песенка Таривердиева, памятная народу со времен рязановской новогодней сказки: "Начнет выпытывать купе курящее / Про мое прошлое и настоящее"; и пастернаковская "Вакханалия": "На шестнадцатой рюмке / Ни в одном он глазу".

Гандлевский дозу уменьшил вчетверо, что делает честь скромности поэта - или все-таки говорит о лучшем, по сравнению с Пастернаком, знании предмета. Мало кто в русской - а значит, по понятным причинам, и в мировой - поэзии так достоверно доносит феномен пьянства. Чего стоит детально точное, физиологически скрупулезное описание: "Выйди осенью в чистое поле, / Ветром родины лоб остуди. / Жаркой розой глоток алкоголя / Разворачивается в груди". Семисложный глагол движется медленно и плавно, лепесток за лепестком раз-во-ра-чи-ва-ет-ся - разливаясь горячей волной после стакана, приступая к сердцу, обволакивая душу.

Однажды в Москве, к тому же для досадного извращения не где-нибудь, а на любимых Патриарших прудах, у меня случился приступ межреберной невралгии. Потом врачи произносили и другие слова - "остеохондроз", еще какие-то, все равно это непонятно, а главное - произносили потом. Полдня я был уверен, что инфаркт. Что может так подняться в груди, как в кино показывают извержение вулкана?

Очень больно. Очень страшно. Очень убедительно.

Все близкие и дорогие мне люди так именно и помирали: отец, мать, Юрка Подниекс, Довлатов, Бродский. Не лучше же я их. Менее близкие и под машины попадали, и от рака умирали, но эти - непременно от инфаркта. Так что возникло ощущение чего-то вроде наследственности.

Уверенность была полная, оттого настроился на торжественный лад. Попросил Гандлевского: "Посвяти мне, пожалуйста, стихотворение". Он отвечает: "Посвящал уже". Напоминаю: "То не стихи были, а прозаическое эссе, а теперь я стихи хочу. И вообще, не торгуйся, пожалуйста, в такой момент". Он черство говорит: "Я подумаю". Попытался воздействовать: "Особо некогда думать. Давай, я тебя пока вином угощу". Стоим, пьем вино. Точнее, он пьет, а я даже слюну проглотить не могу от дикой боли. Повернуться не в состоянии, слова еле произношу, молчу, как Тютчев, чувства скрываю, скорбно настраиваюсь.

Приехали вместе в больницу, там мне сделали кардиограмму, с вызовом протянули. Объясняю: "Я же не понимаю ничего в этих зигзагах. Для меня можно хоть в коридоре от руки нарисовать". Тогда и сообщили про остеохондроз и межреберную. Переспрашиваю: "Извините, означают ли ваши слова, что я не помру?" Говорят: "Прямо сейчас нет, но вообще обязательно". Юмор, Зощенко, начинаю понимать, возвращаюсь к жизни.

Кое-как долетел до Праги, домой. Неделю играл в Кафку. Когда человек просыпается в виде насекомого, лежит на спине, лапками перебирает и перевернуться не может.

Очень больно. Очень смешно. Очень убедительно.

С трагедии сорвался и вытянул на фарс. Дистанция на бесконечность больше, чем расстояние от Москвы до Праги.

И в это время приходит стихотворение от Гандлевского. "Иди уже куда-нибудь". Пошел. Спасибо.

Юрий Лепский, первый заместитель главного редактора "Российской газеты"